Пожиратель мух - Страница 91

– Ничего он придумать не сможет. Теперь здесь условия диктую я. И условие такое, слышишь ты, молокосос? Ты сейчас же расскажешь мне, что задумал. Сейчас же! А потом я подумаю, что делать с тобой и твоей сучкой. Считаю до трех. Если будешь молчать, прострелю твоей девке руку. Раз!

Виктор стоял прямо на дороге, рассекавшей деревню напополам. Видно было шагов на тридцать в одну и в другую сторону. Дальше проселок исчезал в темноте, будто весь мир ужался до маленького круга, освещенного неверным светом гаснущего пламени. А за зыбкой границей, которую выстроили дождь и тьма, начиналось Ничто. Хаос, не имеющий ни начала ни конца. И как раз из этой пустоты, населенной лишь чудовищами, вскоре должен был выйти человек в дождевике. Непрошенный гость, грозящий гибелью этому микроскопическому осколку мира.

– Два! Слышишь, молокосос? Уже два. Я взвожу курки.

До Виктора донеслись сухие щелчки. Старик, похоже, не шутил.

– Витя! Витя, я боюсь!

– Ну, что скажешь? Или предпочитаешь помолчать и послушать, как твоя девка будет орать, когда я влеплю заряд дроби ей в руку? С такого расстояния от этой тоненькой ручки только кровавые ошметки останутся. Помнишь, что стало с твоим другом после такого выстрела. Сейчас будет похлеще. Хочешь проверить?

– Стой! – Виктор посмотрел туда, где, по его предположениям, ждал своего выхода на сцену Прохор. Провел ладонью по мокрому лицу и пробормотал: – Скажу я тебе, что у меня за план. Скажу, старый дурак…

А потом он повернулся к дому и заговорил. Терять ему было уже нечего.

* * *

Огонь умирал. И умирал быстро. А три мухи сидели в самом центре паутины. Сидели смирно, вяло потирая мохнатые лапки. Хорошие, сочные, живые мухи… Но хитрые.

Он поправил капюшон, чтобы лучше видеть человека, стоящего прямо посреди деревни. Та самая муха, которая сбежала. Вот она-то и будет первой. Она это заслужила. Шустрая, изворотливая, живучая муха. Можно представить, как она станет трепыхаться, когда он доберется до нее. Такие всегда трепыхаются. До последней секунды…

Крыса шевельнулась в животе и вцепилась острыми зубами в кишки. В то, что когда-то было кишками. Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. С каждым разом голод становился все мучительнее, и приходил все быстрее. От старухи он оторвал приличный кусок, хотя женское мясо, к тому же старое и жесткое, всегда казалось ему отвратительным. Но тут пришлось, иначе эта проклятая крыса сама прогрызла бы в нем дыру. Мерзкая тварь… Она постепенно становится его хозяйкой. И страшно подумать, что станет с ним, когда мухи будут сожраны. Придется искать новых. Но где? Насколько далеко он сможет уйти от нее? Насколько далеко она его отпустит? Она не всесильна, в этом он убедился, когда ей не удалось увидеть шуструю муху. А ведь она старалась, очень старалась. Он буквально слышал, как скрипят ее старые, изъеденные червями мозги. Все на что ее хватило – на эту глупую детскую песенку. От этой песенки, грохотавшей в голове, как набат, у него чуть не раскололся череп.

А сова из дупла глазками луп-луп…

Он дернулся, как от боли, хотя давно уже забыл это ощущение. Последний раз оно пришло в тот вечер, когда его заперли в доме и подожгли. О, тогда было очень больно. Нечеловечески больно… С тех пор единственное, что он мог чувствовать – голод. Поганая прожорливая крыса, жрущая его потроха. И все-таки эта песенка… Было в ней что-то пугающее.

Беспомощность. Эта повторяемая снова и снова песенка говорила о беспомощности той, с кем он связан неразрывными узами смерти. Той, без кого он просто рассыплется в прах и снова станет кормом для ненасытных червей. Старческий дребезжащий голосок… Жалкий писк, пришедший вдруг на смену гулкому мерному рокоту, полному уверенности в собственном всесилии. Разительная перемена. Разительная и устрашающая.

– А сова из дупла глазками луп-луп… – медленно и хрипло проговорил он, будто пробуя слова на вкус.

И вкус ему не понравился. Он отдавал горелым мясом.

* * *

– Ну, теперь ты доволен? Все узнал? Теперь, может, отпустишь девушку?

– Теперь-то, недоумок, я ее точно не отпущу. Неужели ты действительно веришь, что сможешь таким образом разделаться с ним? Боже ты мой, да ты совсем сдурел!

Виктор плотнее запахнул куртку, нащупал коробку за пазухой и, убедившись, что она все-таки начала намокать, зло сплюнул. Чего он еще ожидал? Что старик бросится к нему с восторженными криками, обливаясь слезами счастья? Да войди сейчас в деревню танковый батальон, он не сделает ни шагу из своего укрытия. Будет все так же трястись и ждать, пока не случится второе пришествие.

– Ну, и что будем делать? – спросил Виктор. Он физически ощущал давление подступающей со всех сторон темноты. Это было чем-то похоже на начинающийся приступ клаустрофобии. – У тебя есть какие-нибудь предложения?

– Есть, – коротко ответил старик. – Стой там.

– И долго мне так стоять?

– Пока он не придет.

«Толково, – подумал Виктор. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему вдруг стало жарко. – При таком ливне я ничего не смогу сделать. Буду торчать здесь, как вкусная приманка, пока…

Но что ему-то с этого? Покончив со мной, Прохор примется за них, неужели он не понимает? Или у него тоже есть какой-то план?»

– Ты же сам знаешь, что отсидеться тебе не удастся, – крикнул Виктор. – Дай мне этот шанс. А вдруг получится?

– Нет. Сделаешь шаг, я выстрелю. Твою девку я держу крепко, не сомневайся. Сейчас она сама тебе это скажет.